Содоклад Сергея Иванова к докладу Алексея Орлова «Скука: клиническое проявление инстинкта смерти» был представлен на XIV ежегодной ставропольской психоаналитической конференции «Скука», прошедшей 18-20 мая 2018 г.
Читать доклад Алексея Орлова о скуке мне было чрезвычайно интересно. Я рад предоставленной возможности первым высказать свои впечатления и мысли, которые связаны с этим докладом.
В сказках мертвая и живая вода используются для оживления погибшего героя. При этом мертвая вода необходима для того, чтобы соединить вместе разрубленные части тела, придать ему целостность, структуру. Живая вода может действовать только после этого, чтобы герой «не разбежался по кусочкам в разные стороны». Эта ассоциация возникла у меня на фоне описания Алексеем четырехлетней работы, о которой я слышал и в числе тех, кто был на Святках в про-шлом году. Еще тогда у меня было ощущение опасности распада психики пациента, я был впечатлен усилиями, которые приходилось предпринимать Алексею, чтобы постепенно «собрать» пациента. Только в сказках достаточно просто окропить человека мертвой водой. В клинической реальности, которую описал Алексей, речь идет об очень тонком взаимодействии с явлением, которого, по мнению многих психоаналитиков, не существует, с инстинктом смерти.
Мне близка интерпретация работы Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия» П. Иконеном и Э. Рехардом, которая подразумевает, что в ней говорится о стремлении к состоянию покоя и устранению раздражителей, иногда любой ценой. Инстинкт смерти имеет целью направить психическую активность «в полезное русло», придать форму неопределенному желанию, «связать» его. Иконен и Рехард сравнивают функцию инстинкта смерти с психическими гетероимунными и аутоиммунными реакциями. Он устраняет раздражение, но может работать и неправильно, разрушая психику. Взаимодействие инстинктов жизни и смерти придает форму психическим процессам. Инстинкт смерти стабилизирует и укрепляет эти формы, структуры. Однако без инстинкта жизни теряется смысл этого укрепления.
В отличие от Фрейда и других аналитиков, которые считают инстинкт смерти «немым», многие, вслед за М. Кляйн, ищут его «маркеры». Алексей в своем докладе выдвигает идею о том, что таким «маркером», дающим прямой доступ к инстинкту смерти, является скука. Иконен и Рехард рассматривают в качестве такого маркера стыд, однако, с их точки зрения, он может проявляться в скрытом виде, в том числе и как скука от стыда. Их описание такого проявления очень похоже на описание Алексеем паралича и морока, которое часто присутствовало в аналитической ситуации. В этом состоянии для аналитика возникает угроза уйти в область того, что в Таблице Биона обозначено как т.н. «колонка лжи». Аналитик может начать теоретизировать и давать интерпретации, чтобы успокоить самого себя для того, чтобы продемонстрировать, что он понимает, что происходит, хотя на самом деле это не так, или обратиться к воспитательным или другим неаналитическим мерам. Это связано с болью из-за непонимания и неуверенностью, фрустрацией и необходимостью ждать, пока аналитическая ситуация прояснится.
Скука в такой ситуации, как это описывает Алексей, может стать тем самым «стабилизатором», который укрепляет структуру «убежища». При этом она же не позволяет развиваться аналитическим отношениям и приводит к стагнации в анализе. Возникла парадоксальная ситуация психического убежища. Сейчас этот вопрос особенно актуален, если вспомнить, что психическим убежищам полностью была посвящена одна из школ ЕПИ. В докладе Г. Боднера на последней школе ЕПИ в Барселоне описывается т.н. «замороженный объект», который находится в основе защитной системы. «Скучный» объект, который также находился в основе патологической организации в данной ситуации, оберегал пациента от фрагментации и спутанности, с одной стороны, и от тревоги и психического страдания, с другой.
Бион исследовал взаимодействие между внешними и внутренними объектами, которое нарушено у таких пациентов. Одно из основных условий для того, чтобы наладить это взаимодействие – мечтание (Reverie). Именно оно дало возможность, на мой взгляд, «ослабеть анестезии скуки» и осознать контрпереносные чувства аналитика, которые дали доступ к депрессивным переживаниям, бредовым фантазиям и травматическим воспоминаниям пациента. Изменения в структуре, даже минимальные, вызвали определенное повышение проницаемости отношений между внешними и внутренними объектами и самостью.
В описании Алексеем того, с чем ему пришлось столкнуться, когда ослабело защитное действие скуки, больше живости, но ситуация уже требовала соответственно большей активности, когда аналитик «сливался с реальными прототипами плохих объектов из прошлого пациента». В этой ситуации уже появляется возможность развития пациента за счет возвращения проекций в переработанном виде и работы альфа-функции. Риск, связанный со снижением стабилизирующей функции инстинкта смерти, проявлялся в психотических эпизодах, которые возвращали аналитическую пару к прежней ситуации. Однако сформированный контейнер, который справился с такой «нагрузкой», обеспечил возможность «переносить непереносимое».
Меня очень впечатлило и вдохновило описание Алексеем его работы. Томас Огден писал: «Мне все больше кажется, что ощущение жизни и смерти в каждый данный момент аналитического часа является главным показателем аналитического процесса. Возможность средствами языка уловить и передать ощущение тонкого взаимодействия жизни и смерти в переживаниях человека на аналитических сеансах является главной задачей современного психоанализа…». В представленном докладе, на мой взгляд, сделан очередной шаг к решению этой задачи. Надеюсь, этому будет способствовать и наше обсуждение.
 Содоклад С. Г. Иванова "Живая и мертвая вода психоанализа" | 200 Kb |
