Материал 17-й психоаналитической конференции СКПА «Жадность»
Смерть натуралиста
Психоаналитические теории обучения
В своей работе я хотела бы обратиться к основополагающим вопросам, которые волнуют специалистов, занимающихся образованием детей и подростков. Что способствует обучению, а что препятствует ему? В какой степени трудности в обучении являются эмоционально обусловленными, а в какой степени они вызваны внешними обстоятельствами? Почему одни предметы даются детям труднее, чем другие? И главный вопрос, который я хочу рассмотреть, - что в первую очередь заставляет детей хотеть учиться.
Поговорить об этом я пришла не одна, а в очень живой и интересной компании. Скорее моя работа – это рассказ о том, как эти большие аналитики и терапевты думали о проблемах обучения. Мелани Кляйн, Уилфред Бион и Роджер Мани-Керл не нуждаются в представлении, а о Хэмише Кэнхэме и Бидди Юэлл я бы хотела сказать несколько слов.
Хэмиш Кэнхэм был выдающимся одаренным детским психотерапевтом. Своей клинической работой с тяжело нарушенными детьми, ролью педагога в Тавистоке и Портмане, оригинальностью своих исследований он внес ценный вклад в развитие нашей профессии.
Его любовь к литературе, керамике и изобразительному искусству оставалась важной на протяжении всей его жизни. Вместе с поэтом Кэрол Сатьямурти он редактировал книгу о психоанализе и поэзии «Знакомство с ночью: психоанализ и поэтическое воображение». Его глава о Шеймусе Хини, нобелевском лауреате, который получил премию с формулировкой: «За лирическую красоту и этическую глубину поэзии, открывающую перед нами удивительные будни и оживающее прошлое» является исключительным примером психоаналитической литературной критики.
Бидди Юэлл много лет работал учителем в обычных школах и в специальных образовательных учреждениях. Позже, став детским психотерапевтом, Бидди работала в командах клиники Тависток и Портман. Она всегда проявляла особый интерес к преподаванию и обучению.
Будучи приверженной детской и подростковой психотерапии как модели лечения, Бидди всегда была особенно заинтересована в применении психоаналитического мышления для работы в неклинических условиях, и многие из ее публикаций отражают это.
Ссылаясь на самые ранние работы Мелани Кляйн, которые были посвящены трудностям детей в школе, в обучении, чтении и письме, Кэнхем говорит, что психотерапевтов всегда интересовали проблемы и сложности в обучении и мышлении, так как способность мыслить, размышлять о себе и учиться на опыте имеет решающее значение для развития личности и для эффективного использования психоаналитического лечения.
В своей работе 1931 года «Вклад в теорию интеллектуального торможения» Кляйн предположила, что каждый ребенок рождается с желанием узнать о мире, и она называет это «эпистемофильным инстинктом». На самых ранних этапах жизни, по ее мнению, это любопытство сосредоточено на матери и на том, что происходит внутри нее. Со временем сфера любопытства ребенка расширяется и охватывает других членов семьи, а также характер и качество отношений между этими людьми и матерью. Этот первоначальный интерес к близким членам семьи постепенно обращается к более широкому миру и является основой для желания учиться.
Эпистимофильный инстинкт содержит в себе конфликт с самого начала. Детям и взрослым может не нравиться то, что они узнают или уже знают с рождения. Это борьба длиною в жизнь, с которой мы все сталкиваемся: что мы готовы терпеть, чтобы научиться и узнать. Напряжение между желанием узнать и желанием не знать правду. Проблема существует в основе обучения. Новое знание или принятие того, что мы уже знаем как истину в глубине души, часто вызывает гневное сопротивление. Как пишет Бриттон (1992), «Оно [новое знание] вызывает нашу враждебность, угрожает нашей безопасности, оспаривает наши претензии на всезнание, показывает наше невежество и чувство беспомощности и высвобождает нашу скрытую ненависть ко всему новому или чуждому».
Дальнейшие рассуждения Кэнхэма приводят его к идеям Роджера Мани-Керла. В своих работах «Когнитивное развитие» (1968) и «Цель психоанализа» (1971) он утверждает, что существуют три ключевых факта жизни и что их принятие или отрицание усиливает или ослабляет нашу способность к обучению.
Первым из этих трех фактов жизни является то, что он называет «признанием груди в высшей степени хорошим объектом». Это его способ выразить тот факт, что, будучи младенцами, мы полностью зависим в плане выживания от того, что за нами кто-то ухаживает - как правило, наши матери. Без заботы и внимания со стороны другого человека ребенок очень скоро умрет. В школе мы часто можем наблюдать последствия этого явления. Дети, которые не могут смириться с тем, что их выживание зависит от кого-то вне их самих, скорее всего, столкнутся с проблемами в плане принятия того, что им нужна помощь учителя, чтобы учиться. Они могут предстать в классе как дети, которые не могут учиться, потому что они уже все знают, или которые тайно воспринимают то, что говорит учитель, не понимая, откуда идет обучение.
Что же происходит с детьми на пути признания этой зависимости и потребности в другом. Грудь никогда не бывает только хорошей или только плохой. Она содержит в себе все, в чем нуждается малыш. Садистические атаки, которые младенец совершает на грудь очень во многом детерминированы завистью и жадностью. Кляйн пишет «… очень завистливый человек ненасытен, он никогда не будет удовлетворен, потому, что зависть идет изнутри и всегда найдет себе объект приложения. Это указывает на близкую связь между ревностью, жадностью и завистью».
Ранние отношения младенца с матерью помогаю ему преодолеть конфликт, с которым он сражается, совершая попытки избавиться от деструктивных импульсов и персекуторной тревоги. «Отсутствие конфликта у младенца, если это гипотетическое состояние можно представить, лишает его возможности обогащения собственной личности и важного фактора в усилении Эго, поскольку конфликт и потребность в его преодолении – это фундаментальные элементы творчества» (М.Кляйн).
Бидди Юэлл указывает, что тревога, вызванная жадными нападками на материнскую грудь, а позже на детей внутри нее, как и на пенис отца может быть существенно ослаблена с внедрением хорошего, поддерживающего опыта, при котором приходит формирование хороших внутренних объектов. Хотя представление о хорошем внутреннем объекте отличается в некоторых важных деталях, оно имеет много общего с понятиями жизнестойкости, надежной привязанности, сильного чувства идентичности и самооценки. Оно предполагает, что существует прочное ядро личности, что ребенок развивает внутренние ресурсы, к которым он может обратиться в будущем, столкнувшись с проблемами. И Кляйн, и Бион писали о том, как отсутствие подобного опыта делает младенца уязвимым для чувства примитивной тревоги, которую Эстер Бик (Esther Bick, 1986) называет «катастрофической тревогой тупика, падения сквозь пространство, разжижения, вытекания жизни...»
Юэлл приводит отрывок из наблюдения за маленьким ребенком, который может проиллюстрировать некоторые из приведенных выше соображений. Отрывок написан студентом, который проходил курс психоаналитического наблюдения в клинике Тависток.
На момент наблюдения Лорен было 4 недели. У нее было трое старших братьев и сестер; семья только что вернулась со «школьной прогулки» вечером. Старший брат Лорен (Уильям, 10 лет) держал ее на руках, пока их мать быстро отнесла покупки на кухню и начала готовить ужин. Уильям сел на диван с младшей сестрой на руках. Он постарался положить ее на спину, чтобы она лежала, вытянувшись у него на коленях, как обычно делала его мать. Лорен взглянула в лицо Уильяма и, казалось, успокоилась. Через мгновение лицо Лорен сморщилось, и она разразилась тоненьким плачем. Она начала краснеть, а Уильям встревожился. Он поднял ребенка положил ее на плечо. Лорен это понравилось еще меньше, и она начала хныкать. Ее ножки были вывернуты и прижаты к груди брата, лицо начало искажаться от явного дискомфорта. Уильям уложил ее на спину на диван и попытался заговорить с ней, но вскоре растерялся и позвал мать. Словно уловив нарастающую панику в голосе Уильяма, Лорен издала пронзительный крик. Ее тело напряглось, сжатые кулаки тряслись, а ноги судорожно били по воздуху. Вошла мать и взяла ее на руки, поблагодарив Уильяма и сказав, что Лорен устала и она ее уложит. Я [наблюдатель] последовал за ней. Мать говорила спокойным голосом, она сказала, что Лорен лучше отдохнуть в гостиной, подальше от шумного телевизора. Лорен продолжала возмущенно кричать, и мама, вздохнув, сказала мне, что Лорен очень покладистая девочка, но, видимо, она слишком многого от нее ожидает. Она ходила взад-вперед, прижимая ее к плечу и нежно покачивая. Мне показалось, что мать выглядела измученной и гораздо более встревоженной, чем обычно. Однако в конце концов Лорен затихла, и когда мать укладывала ее в кроватку, она сочувственно сказала ей, что быть четвертым ребенком непросто - мир не вращается вокруг тебя, и тебе приходится приспосабливаться. Она погладила ее по щекам и поцеловала в затылок, после чего укрыла ее одеялом и сказала, что теперь она должна поспать. Она оставила ребенка и пошла на кухню.
Лорен на мгновение затихла, но как только мама ушла, начала немного ворочаться. Когда ее мать заговорила со мной, Лорен широко открыла глаза и повернула голову в сторону кухни. Она начала извиваться и брыкаться, а затем начала хныкать. Ее лицо становилось красным, а хныкание переросло в полноценный плач. Мать позвала ее по имени и сказала, что сейчас придет, затем подошла и взглянула на нее, сказав, что Лорен может просто успокоиться, если она оставит ее, но почти сразу же добавила, что вряд ли это произойдет. Она взяла ее из кроватки и села, положив ее на колени так, чтобы было удобно смотреть на нее. Она говорила с ней успокаивающим голосом: «Да, ты ведь этого хотела, не так ли? Немного тишины и покоя после напряженного дня. Ты просто хотела, чтобы тебя взяли на руки».
Лорен сразу же замолчала и, казалось, смотрела ей в глаза, пока мама продолжала говорить с ней обо всем, что они делали в течение дня. Через несколько минут она предложила ей грудь. Она взяла ее и начала с энтузиазмом сосать.
В этом коротком отрывке мы видим, как ребенок испытывает попеременно комфорт и дискомфорт, а мать пытается понять его переживания и одновременно справиться со своими обычными заботами семейной жизни. Мы можем заметить, как дискомфорт ребенка воспринимается ее братом и как нарастает паника у них обоих, до того, как вмешивается мать. Она благодарит Уильяма за его усилия, прежде чем полностью переключить свое внимание на малышку.
Несомненно, некоторые люди бывают хорошими родителями, другие - немного хуже, также и дети - за одними детьми легче ухаживать, чем за другими. Неудачи в отношениях
«контейнер-контейнируемое» могут возникать по разным причинам. Бион (1962), развивая свою теорию, предполагает, что, когда мать не может переработать проекции своего ребенка, ребенок подвергается двойной дозе тревоги. Он испытывает ощущение, что его не понимают, и его проекции возвращаются к нему с дополнительной токсичностью, нагруженные сознательным или бессознательным дистрессом и фрустрацией его матери. Это случается время от времени в жизни каждого ребенка, но, конечно, это бывает гораздо чаще в том случае, если ребенка изначально труднее успокаивать или кормить, или если мать чрезмерно тревожна или находится под давлением или в депрессии.
Понятия контейнирования и хороших внутренних объектов могут ввести в заблуждение, когда они трактуются как некий магический процесс, который предохраняет растущего ребенка от душевной боли и борьбы. Это не работает таким образом. Тревога - это неизбежная часть обучения и развития на протяжении всей жизни. На самом деле, можно утверждать, что без определенной степени тревожности не может быть никакого обучения. По крайней мере, необходимо признать, что прежде чем обучение/познание может состояться, возникает состояние "незнания" с сопутствующей тревогой. Частью этого процесса является признание того факта, что кто-то другой знает то, чего не знаем мы. При наличии чрезмерной зависти и отрицания зависимости эта простая реальность может восприниматься как крайне преследующая.
Второй факт жизни по Мани-Керлу - это «признание соития родителей как в высшей степени созидательного акта». Таким образом, Мани-Керл считает, что для психической жизни самым главным фактом являются отношения между родителями (проблемы Эдипова комплекса). Мелани Кляйн отмечала, что наша способность к познанию мира и самих себя коренится в том, как ребенок открывает для себя природу отношений между родителями, и что многие трудности с обучением в целом вытекают из трудностей с познанием Эдиповой ситуации. Как грудь может восприниматься, как кормящая саму себя и заставлять ребенка с жадностью с ней бороться, так и комбинированная родительская фигура полностью самодостаточна. Ей можно завидовать и хотеть похитить столь вожделенное удовольствие.
Кэнхэм приводит в качестве примера стихотворение Шеймуса Хини «Смерть натуралиста» (Seamus Heaney, 1966), которое можно воспринять, как описание желания маленького мальчика узнать, как делают детей, и тонкой грани между обычным любопытством к тому, откуда берутся дети, и навязчивым интересом, который больше направлен на властвование и контроль.
Смерть натуралиста
Весь год льняная плотина томилась в сердце городка; зеленый и тяжелый лен утопал, придавленный огромными камнями.
День ото дня он разбухал под палящим солнцем. Пузырьки воды нежно лопались над ним, синие мухи сплели воздушную паутину из звуков и запахов.
Там были стрекозы, пятнистые бабочки,
Но прекраснее всего была теплая плотная слизь лягушачьей икры, которая росла как сгустки слюней.
Здесь, в тени берегов я каждую весну
наполнял горшочки этим желе из маленьких крупинок, чтобы разложить их на подоконниках дома,
на полках в школе, и ждал, и наблюдал,
как растут и толстеют эти маленькие точки,
как они лопаются, превращаясь в проворных плавающих головастиков.
Мисс Уоллс рассказывала нам, как папу-лягушку звали лягушкой-быком. И как он квакал, и как мама-лягушка откладывала сотни маленьких яиц,
и это была Лягушачья икра.
А еще по лягушкам можно было определить погоду.
На солнце они были желтыми, а в дождь - коричневыми.
Однажды в жаркий день, когда на полях в траве было много коровьего навоза, злые лягушки наводнили плотину; я спрятался за живой изгородью.
Раздавалось громкое кваканье, которого я не слышал прежде никогда. В воздухе стоял густой басистый хор. Толстобрюхие лягушки совокуплялись
Прямо на плотине, на снопах льна;
их надутые шеи пульсировали, как паруса. Некоторые прыгали: они шлепались и плюхались.
Слышны непристойные зловещие звуки. Некоторые сидели готовые к прыжку как грязевые гранаты,
Эти вонючие создания громко выпускали газы. Меня затошнило, я отвернулся и побежал.
Великие короли слизи собрались там, чтобы отомстить, и я знал, что если я протяну руку, то их отродье - Икра вцепится в нее.
Мальчик в стихотворении, кажется, испугался того, что он сделал - как он мог вторгнуться в родительскую связь, жадно забрав детей - маленьких головастиков. Похоже, он боится, что родители (лягушки) захотят атаковать его в ответ. Название стихотворения «Смерть натуралиста» говорит о том, что мир природы, в частности, биология как область изучения, в результате навязчивого вторжения, с которой он к ней подошел, потеряла для него интерес и стала чем-то, от чего нужно бежать.
В жизни чаще происходит более тонкий уход от признания того факта, что у наших родителей были сексуальные отношения, из которых мы исключены. Широко распространенная фантазия многих взрослых и детей о том, что они были усыновлены и на самом деле являются потерявшимися отпрысками королевских особ (то, что Фрейд, 1909, называл «семейным романом»). Это один из примеров. Вы понимаете, что уклонение от знания этого факта может иметь последствия для обучения в классе. Наиболее очевидно, что трудности в изучении биологии могут корениться в этом. Но также могут быть трудности и в других предметных областях, например, в математике.
Д-р Хэмиш Кэнхем демонстрирует подобный пример на одной из своих пациенток, Анне.
«Родители этой девочки вместе принимали участие в ее воспитании, но разошлись вскоре после рождения ее младшей сестры. Они по-прежнему близки и подумывают о том, чтобы снова сойтись. На сеанс, который я собираюсь описать, впервые примерно за год оба родителя вместе привели девочку. Обычно на сеансы девочку приводила мать, иногда отец.
Анна входит в комнату и начинает рисовать лица на листе бумаги. Сначала она рисует свое лицо, потом мое, потом лицо своего отца, потом лицо своей сестры. Наконец она рисует лицо своей матери. Оно настолько далеко от отцовского, насколько это возможно изобразить на бумаге, и к тому же нарисовано очень мелко. Все остальные лица нарисованы в пространстве между лицами ее матери и отца. Затем Анна рисует стрелки, связывающие всех, все возможные отношения, кроме отношений между ее матерью и отцом. Я говорю с Анной о том, как ей трудно, оказывается, видеть, что ее мать и отец вместе, и оба привели ее сегодня на сеанс. Я указываю, что на самом деле она, кажется, хочет, чтобы они были порознь, так как она нарисовала их на противоположных сторонах бумаги, и они единственные лица, не соединенные стрелками. Затем Анна решает заняться математикой, которую она начала изучать в школе. Она берет другой лист бумаги и выписывает для себя несколько сумм: 1 + 46, и пишет ответ = 46. Следующая сумма 10 + 18, и ответ, который она пишет, равен 18. Таким образом, мы видим, что Анне трудно видеть своих родителей вместе, это означают, что у нее такие же трудности с математикой. Она видит только половину суммы. Соединить 1 и 46, или 10 и 18, означает позволить ее родителям иметь отношения друг с другом и объединиться в ее сознании. В данном примере имеет место взаимодействие внешних и внутренних факторов, из-за которых Анне трудно воспринимать своих родителей как пару. В действительности они разделены, но в своем сознании она разделяет их еще больше».
Третий и последний из жизненных фактов Мани-Керла - это «признание неизбежности времени и, в конечном счете, смерти». Признание этого факта очень сильно связано с опытом отлучения от груди, как прототипа всех последующих потерь. Как отмечает Штайнер (Steiner, 1993):
«Оно связано с признанием того факта, что все хорошее должно заканчиваться, и именно тот факт, что доступ к груди не может продолжаться вечно, заставляет нас осознать реальность его существования во внешнем мире».
Бидди Юэлл отмечает, что давно признано, что человеку необходимы способы защиты от сильного воздействия примитивной тревоги. Не все способы защиты являются анти- развивающими или патологическими. Сейчас принято говорить о «здоровом» или «необходимом» расщеплении и о позитивном воздействии проективной идентификации. Защиты от тревоги становятся разрушительными силами в развитии и обучении, когда они используются в чрезмерной степени и когда они остаются неосознаваемыми, недоступными для мышления и, следовательно, не поддаются коррекции.
Юэлл приводит три замечательных примера из практики наблюдения за маленькими детьми, которые служат иллюстрацией того, как у людей формируются различные приоритеты или стили защиты от тревоги. Внешняя картина была схожей в каждом из наблюдений. Все дети были девочками, и все столкнулись с проблемами, связанными с отлучением от груди. Во всех трех случаях отлучение от груди происходило в связи с тем, что матери возвращались на работу.
Первая девочка, Шарлотта, реагировала агрессивно: она выплевывала еду, кусала мать и пронзительно гневно кричала, когда к ней приближался отец. Ее семья была потрясена силой ее протеста. Вторая девочка, Стефани, напротив, не выражала никакого протеста, но при этом сделала резкий скачок вперед в развитии. Казалось, что она и ее родители пришли к молчаливому соглашению, что лучшим ответом на эту новую ситуацию будет сосредоточиться на освоении новых навыков. Бабушка и дедушка купили ей новые игрушки, и все взрослые присоединились к празднованию ее достижений. Можно сказать, что ей давали новую «пищу», и она поглощала ее. Третья девочка, Анжела, отреагировала на это тем, что стала физически активной, почти постоянно находясь в движении. Она развила быстрое, активное ползание и передвигалась по квартире без остановки. Ее не останавливали ни падения, ни столкновения с мебелью. Эта физическая защита показалась наблюдателю способом ребенка справляться с необъяснимым исчезновением матери - возможно, даже стать достаточно подвижным, чтобы отправиться за ней. Наблюдателю было досадно видеть, как отец Анжелы поворачивает ребенка лицом к стене, чтобы мать могла выскользнуть из комнаты. В каждом из трех случаев можно утверждать, что внешние изменения - возвращение матери на работу и связанное с этим отлучение от груди - послужили толчком к развитию девочек. Три реакции были разными, но в пределах нормы. Интересно предположить, каков может быть стиль обучения этих трех девочек в школе и к каким способам защиты они будут прибегать перед лицом сильной тревоги. Будет ли Стефани продолжать «поглощат»" новое обучение, и будет ли это происходить в ущерб другим аспектам развития? Будет ли Шарлотта бурно протестовать, когда жизнь покажется жестокой и несправедливой, и будет ли Анжела продолжать использовать физическую активность, чтобы сдерживать тревожные чувства в критической ситуации?
Важно отметить, что эти наблюдения интересны, но не уникальны. Все младенцы и дети раннего возраста развивают способы управления своей тревогой, и признаки этих ранних механизмов, вероятно, сохранятся на более поздних стадиях развития, особенно в отношении проблем, связанных с классическим образованием. Однако важно также подчеркнуть, что защитные структуры такого рода не являются неизменными. Они могут быть пересмотрены, скорректированы и подвергнуты изменениям под влиянием гибкого, чуткого родительского воспитания, а позднее, под воздействием контейнирующего школьного опыта.
Кляйн пишет о том, как некоторые люди пытаются справиться со своей неспособностью к обладанию хорошим объектом (происходящей из-за чрезмерной зависти и жадности) путем его идеализации. «Первичная идеализация ненадежна, т.к. зависть и жадность, переживаемые к хорошему объекту, распространяются и на его идеализированный аспект. То же самое справедливо и по отношению к идеализации последующих объектов и идентификации с ними, которая часто нестабильна и расплывчата. Жадность - важный фактор расплывчатой идентификации, т.к. потребность брать лучшее отовсюду противоречит способности к выбору и различению» (М.Кляйн)
Зависть и жадность – две сестры, которых можно отличить по качеству применяемых защит, но влияние их на жизнь человека очень зависит от степени и интенсивности проявления.
Вениамин Каверин написал замечательную сказку «Много хороших людей и один Великий завистник». Рассказом об этом Великом Завистнике я бы хотела закончить свое выступление.
«Это началось давно. Два мальчика жили на одном дворе. У одного была черная гладкая маленькая голова, которую он любил втягивать в плечи, а у другого – русая, а на затылке вихор. Каждый день они купались в реке. Раз купались, значит, ныряли. Однажды они держали пари, кто дольше просидит под водой. Они глубоко вздохнули и одновременно опустились на дно. «Раз, два, три», - считали они, - четыре, пять, шесть». Сердце билось все медленнее. «Семь, восемь, девять». Больше не было сил. Уф! И они вынырнули на поверхность. Первой показалась маленькая гладкая черная голова, а уже потом – русая, с мокрым вихром на затылке. Черный мальчик проиграл пари. Потом они выросли, и все, что нравилось одному мальчику, не нравилось другому. Мальчик с русой головой любил бродить по горам. В конце концов он забрался так далеко, что орлы принесли ему золотую медаль. А мальчик с черной головой, спускаясь по лестнице, бледнел от страха. Первый никогда не думал о себе. Он думал о тех, кого любил, и ему казалось, что это очень просто. А второй думал только о себе. Иногда ему даже хотелось подумать о других – хоть день, хоть час. Но как он ни злился – ничего не получалось.Потом мальчик с русой головой стал Художником, и оказалось, что он умеет делать чудеса. По крайней мере, так говорили люди, смотревшие на его картины. Мальчик с черной головой тоже научился делать чудеса, например, превращать людей в птиц и животных. Но кому были нужны эти чудеса? Он томился тоской, ведь завистники всегда томятся и тоскуют.
Он ломал руки, когда видел рыболовов, спокойно сидящих с удочками над водой. Ему становилось тошно, когда он смотрел на юношей и девушек, которые, раскинув руки, ласточкой падали в воду. Он завидовал всем, кто был моложе его. У него не было друзей, он никого не любил, кроме дочки.
Нельзя сказать, что Великий Завистник не лечился от зависти – каждое воскресенье Лекарь – Аптекарь приносил ему капли. Не помогали!
Иногда он боялся, что зависть пройдет - ведь кроме зависти, у него в душе была только скука, а от скуки недолго и умереть. Иногда он принимался утешать себя: «Ты хотел стать великим – и стал», – говорил он себя. – Никто не завидует больше, чем ты. Ты – Великий Завистник. Ты – Великий нежелатель добра никому». Но чем больше он думал о себе, тем чаще вспоминал тот ясный летний день, когда два мальчика сидели под водой и считали: «Раз, два, три», - тот день, когда он проиграл пари и в его сердце впервые проснулась зависть».
